Бежать. Быстрее, еще быстрее. Так, чтобы заснеженная земля со стоном бросалась назад, постепенно исчезая в ночной мгле. Бежать. Не слушать собственное хриплое дыхание, оно может помешать, не дать услышать Их. Только бы добрать до леса. Там появится шанс. Бежать. Быстрее! Разрывая грудью гнилую ткань ночи, смотрящую на тебя тысячами глаз-звезд. Вспарывая снег, который потом еще долго кружится в воздухе. Оставляя следы. По которым пройдут Они. Быстрее! Все многообразие жизни сужается до угла зрения, превращаясь в тонкую линию, которую так легко порвать. Опушка. Первые деревья хлещут низкими ветвями. Словно пытаются задержать. Задушить в костлявых объятьях. Отдать Им. Нет. Не дамся. На небольшом пригорке останавливаюсь. Дышать тяжело. Ледяной воздух входит в легкие, словно нож в рану, выходит – забирает частицу тепла. Жизни. И так хочется прилечь вот здесь и немного отдохнуть. Совсем чуть-чуть. Вой! Это Их сигнал. Они близко. Они вышли на след. А еще так далеко бежать. Срываюсь с места, проламываюсь через черные штрихи кустарника, бросаюсь с пригорка вниз. Бежать. Ветер в ушах поет свою последнюю песню. Ему все равно. Он не помогает и не мешает. Он просто говорит:  «Беги, теплокровный, беги. Тяни зубами у судьбы нить своей жизни. Беги до конца». И я бегу. Бегу, не замечая боли в правом боку, не замечая холода и глаз, смотрящих на меня из темноты. ГЛАЗ!? Это Они! Догнали. Бегут в отдалении. В темноте, но не теряя из виду. Гонят. Сколько же их? Справа…два. И слева один. Трое! На бегу я ухитрился улыбнуться. Остальные пока отстали. Эти - самые быстрые. И глупые. Вот, тот что слева, огибая заросли кустов оказался ближе ко мне… Прыжок. Ветер в ушах. Земля, я хоть ненадолго, но я покинул тебя. Удар. Один из Них кубарем катится по земле, пока не упирается в дерево. Кровь на снегу. Он больше не встанет. Определяю направление и снова бросаюсь бежать. Двое отстали. Ненадолго. Бежать. Быстрее! Недалеко уже. Успеть. Надо успеть. Один из Них бросается на меня прямо из ближайших кустов. Засада! Уворачиваюсь. Почти успел. Кровь из рассеченной брови заливает левый глаз. Бежать. Появляется второй, третий. Х-ха! Метил мне в шею. Теперь он уже никуда метить не будет. Бежать. Я уже близко. И они близко. Вот приметная поляна. Вот знакомый, расщепленный молнией дуб. Вот… Удар. Кружась, земля переходит в небо и наоборот. Догнали. Все. Тут я и останусь. Лежа в снегу, истекая кровью. Под безразличными и такими далекими звездами. Тихий шорох. Их шаги. Поднимаю голову. Теперь они все. Смотрят. Ждут. С трудом поднимаюсь. Земля потихоньку перестает кружиться. Кровь капает на снег. Тишина. Они молчат, и я молчу. Надо собрать силы. В последний раз броситься в бой. Дыхание облачками поднимается вверх. Выбираю одного из Них. Так. Сейчас я тебя… Гром! Вспышка молнии! Еще! На краю поляны появляется огромная фигура. Гром гремит не переставая. Это он!! Успел. Они исчезают во тьме, оставляя на поляне три или четыре тела. Валюсь в снег. Темнота.

- Как же он тут очутился, Никитич? – Бровкин сидел возле печки и прикуривал папиросу, - Ты ж его в городе оставил.
- Нашел он меня, - тихо произнес Никитич, - Дурак я старый, ему не объяснил, что ненадолго.
- Да-а-а, - протянул Бровкин и глубоко затянулся, - Шестьдесят километров по целине. Это… - он замолчал.
В печи негромко гудело пламя. В сторожке было тепло, ничто не напоминало о холодной февральской ночи за дверью. Бровкин сидел, курил и думал – как же жизнь богата на сюрпризы. И как же все-таки здорово – просто жить.
А Никитич сидел на низенькой скамеечке и осторожно, чтобы не задеть промытые раны, гладил по голове громадного пса. Пес спал.